Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
После Инкерманского сражения в октябре 1854 г. Паскевич признал невозможность сбросить союзную армию в море. Вместо этого князь Варшавский советовал фланкировать осадные работы противника передовыми укреплениями, такими как Камчатский люнет, Волынский и Селенгинский редуты. Об истинном предназначении данных укреплений высказывались и другие мнения. По замечанию участника обороны О. И. Константинова, три передовых укрепления возводились не для фланкирования осадных работ противника, а из расчета на будущий переход в наступление с целью взятия Сапун-горы. В этом случае укрепления должны были бы сыграть роль опорных пунктов, удерживая которые, русская армия гипотетически могла бы повторить наступление, по замыслу аналогичному Инкерманскому сражению. С этой целью укреплениям придали облегченный «полевой», а не долговременный, профиль, и потому их способность к самостоятельной обороне была невысокой[685].
Когда же в мае 1855 г. эти укрепления были захвачены французами, фельдмаршал счел падение южной стороны лишь вопросом времени. Летом 1855 г. наступила агония осажденного города.
Подводя итог командованию А. С. Меншикова, мичман М.И. Ботьянов отметил, что тот, «бесспорно, был умный, тонкий и образованный человек, но как теоретик не понимал значения хорошо организованного штаба, не умел выбирать начальников, не придавал значения нравственному элементу в войсках и даже не умел поздороваться с солдатами. Следствием всего этого было отсутствие порядка, и всем вообще было тяжело служить – распоряжения бывали мудрены и шли как-то скачками»[686].
Более того, иногда казалось, что Меншиков и Горчаков придерживались принципиально различных подходов к проблеме удержания Севастополя, что вызвало серьезные перемены в тактике защитников после февраля 1855 г. По мнению командира бригады 10-й пехотной дивизии генерал-майора А.К. Баумгартена, «положение, в котором находились оба наши главнокомандующие, было совершенно различно и от каждого из них требовало совершенно другого образа действий»[687]. «Князь Меншиков, – считал Баумгартен, – даже после Инкерманского сражения утверждал, что нельзя держать Севастополя, и не принимал решительно никаких мер для его обороны. К приезду Горчакова, действительно, уже было невозможно держать долее Севастополь. Но князь Горчаков приехал с готовой мыслью действовать и исполнять всё то, что было упущено князем Меншиковым.
Вместо того чтобы не давать войска в Севастополь, он усилил гарнизон его до чрезвычайности, но уже тогда, как бомбардирование было сильнее и потери наши значительнее. Вместо того чтобы противиться ночным вылазкам, он увеличил их до чрезвычайности, несмотря на то, что ночи были светлые, теплые и непродолжительные, что все траншеи были углублены, вооружены артиллерией и полны войск. Не только вылазки эти не исполняли главной их цели, – держать наготове и утомлять неприятеля, но, делая их в значительных силах, потери наши были так велики, что деморализировали не противника, а наши войска. В той же степени, – заключает Баумгартен, – в какой князь Меншиков хотел оставить Севастополь, в той же князь Горчаков упорствовал его защищать, несмотря на видимую невозможность держаться долее»[688].
Сравнительно более тяжелые потери защитников Севастополя в артиллерии объяснялись в первую очередь неравными условиями огневой дуэли. В последние месяцы обороны 2-й, 3-й, 4-й бастионы и Малахов курган, в отличие от батарей союзников, находились под сосредоточенным перекрестным обстрелом. По данным Э. И. Тотлебена, у противника в ходе осады было подбито и повреждено 609 орудий, на русских батареях – примерно 900 орудий[689].
Тем не менее на потерях живой силы тактическое несовершенство севастопольских позиций сказывалось гораздо тяжелее. Относительно слабый профиль земляных укреплений и малая площадь обороняемого периметра не позволяли эшелонировать резервы в глубину и укрывать их от огня. «Резервы, – вспоминал флигель-адъютант капитан Д.А. Столыпин, – всегда были наготове, оставаясь под чистым небом без всякой покрыши и укрытия от неприятельских снарядов; а потому по мере приближения и умножения неприятельских осадных работ стрельба и бомбардировка делались всё более смертоносны, потери были громадны, и требовалось на пополнение гарнизона всё более и более войска в Севастополь»[690].
После взятия французами передовых севастопольских укреплений 26 мая 1855 г. необходимость держать пехотные резервы на случай внезапного штурма в непосредственной близости от бастионов стала ещё более очевидной. Начальник 3-го отделения севастопольской оборонительной линии контр-адмирал А. И. Панфилов в разговоре с командиром Камчатского егерского полка И.П. Голевым вполне резонно заметил, что «у нас так перебьют много народа». На что полковник Голев отвечал: «Совершенно верно, но что же делать? Одно что-нибудь: жалеть людей или Севастополь!»[691] Принятое решение позволило 6 июня 1835 г. успешно отразить первый штурм Севастополя, но обрекло гарнизон на тяжелые потери от артиллерийского огня.
Свидетель тех событий О. И. Константинов также считал, что основной причиной более тяжелых потерь русской армии было размещение резервов рядом с бастионами и концентрический огонь противника. «Неприятель, – писал он, – имел на батареях одну артиллерийскую прислугу с необходимым числом прикрытия в траншеях, а мы, ежеминутно ожидая приступа, должны были держать наготове и поблизости пятидесятитысячный гарнизон»[692]. Кроме того, по наблюдениям Константинова, каменистый грунт, обнажавшийся после срытия в ходе фортификационных работ тонкого верхнего слоя земли, при обстрелах давал множество вторичных осколков, которые наносили защитникам дополнительный урон[693].
Неудивительно, что уже в первую бомбардировку в октябре 1854 г., несмотря на то, что русская артиллерия на два неприятельских выстрела отвечала пятью своими, гарнизон потерял 1100 чел. против 344 у противника[694]. В ходе последующих бомбардировок города эта невыгодная для защитников пропорция оставалась неизменной, в то время как в абсолютном исчислении потери постоянно увеличивались. Во время второй бомбардировки в апреле 1855 г. защитники потеряли 6130 чел., а союзники – только 1850 чел.[695] В ходе финальной шестой бомбардировки в августе 1855 г. гарнизон потерял 18000 чел., тогда как союзники – 3860 чел.[696]
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
